Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
        1 2 3
4 5 6 7 8 9 10
11 12 13 14 15 16 17
18 19 20 21 22 23 24
25 26 27 28 29 30 31

К Богу идут через тернии

05.01.17

В ГЛУБИНЕ ДУШИ КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК, КАК РЕБЕНОК, ЖДЕТ В ЖИЗНИ ЧУДА: ВНЕЗАПНОГО УСПЕХА, ГОТОВОГО СЧАСТЬЯ, СОВЕРШЕННОЙ ЛЮБВИ, ЗРЕЛОЙ ВЕРЫ... В ДУХОВНОМ ПУТИ – «АВТОМАТИЧЕСКОЙ» СВЯТОСТИ, ПРИ ВСТРЕЧЕ С БОГОМ – «ФЕЙЕРВЕРКА» ВОЗВЫШЕННЫХ ЧУВСТВ… ПОЧЕМУ МЫ, ВЗРОСЛЫЕ ЛЮДИ, ЧАСТО ОСТАЕМСЯ ПО-ДЕТСКИ НАИВНЫ, ОЖИДАЯ ЧУДА ИЗВНЕ? ПОЧЕМУ ПОЛАГАЕМ, ЧТО ДЛЯ СВЯТОСТИ НУЖНЫ БЛАГОПРИЯТНЫЕ УСЛОВИЯ, А СПАСЕНИЯ МОЖНО ДОСТИЧЬ БЕЗ ОСОБОГО ТРУДА, ВНУТРЕННЕЙ БОРЬБЫ И ЛИШЕНИЙ? О СВОЕМ ПУТИ К БОГУ В ГОДЫ «КАРАТЕЛЬНОЙ ПСИХИАТРИИ», О ПРОМЫСЛЕ БОЖИЕМ И СОВРЕМЕННЫХ ВЫЗОВАХ ЦЕРКВИ НАМ РАССКАЗАЛ МИТРОПОЛИТ ПЕТРОЗАВОДСКИЙ И КАРЕЛЬСКИЙ КОНСТАНТИН (ГОРЯНОВ).

 Ваше Высокопреосвященство, расскажите, пожалуйста, о Вашей родительской семье, об отчем доме.

Мой дед Никита Васильевич Горянов был священником на Украине, репрессированн в 1930-е годы. Так что мой отец Александр Никитич считался сыном «врага народа», и для него высшее образование было закрыто. Несмотря даже на то, что он в школе был отличником. Он хотел стать врачом, но максимум, на что он мог рассчитывать, это Одесское фельдшерское училище. Во время Великой Отечественной отец служил военфельдшером и при отступлении на Южном фронте был ранен. Боевые потери там были страшные. Ему, фельдшеру, давали двадцать санитаров, а за сутки боя в живых оставалось один-двое. Чтобы санитарам поменьше тащить на себе раненого бойца, отец медпункт подтянул максимально близко к передовой – отчего и сам пострадал. Потерял глаз, и осколок перебил ногу в голеностопном суставе. Его комиссовали, отправили в Казахстан, дали винтовку, пистолет, проводника-казаха. Он ездил от аула к аулу, лечил казахов. После войны возвратился на одесчину и там встретил мою маму. Но в 1946-47-е годы на Украине был страшный голод. Отец взял жену с собой в Казахстан, где я и родился в 1951 году. Через два года семья вернулась на Украину, и отец смог получить высшее образование уже как участник и инвалид Великой Отечественной войны. Он с отличием закончил Одесский медицинский институт, был сталинским стипендиатом.

Наша семья – родители и мы с сестрой – жила очень-очень бедно, только на отцовскую стипендию и его ночную подработку на скорой помощи. Жили мы в селе Ильинка под Одессой у деда-священника. Естественно, моя школьная кличка была «поп». Когда меня перевели во второй класс, в разгаре были антирелигиозные хрущевские репрессии. Учительница вымещала всю свою атеистическую злость на мне. Если мальчишки во время игры разбивали окно – говорила, что это «поп» разбил окно; подожгли кучу мусора – это «поп» поджег мусор. Что бы в школе ни происходило, во всем обвиняли только меня. И учительница устраивала показательные порки, находя для них любой повод. Если я делал домашнее задание на «отлично», значит, списал. А когда я потерял всякий интерес к учебе – била за то, что я двоечник. Пальцы на парту – и деревянным метром по суставам. А все в классе смотрели и ждали, что я заплачу. Такое было воспитание в школе. Учительница так же добивалась, чтобы я признался, учит ли меня бабушка молитве. Деда-священника уже не было в живых, а бабушка Матрена научила меня молитве «Отче наш». Но я, конечно, бабушку не сдавал. Меня уже собирались оставить на второй год, как неуспевающего поповского внука, и отец поэтому вынужден был забрать меня из этой школы. Мы переехали в другое село Холодная Балка под Одессой, и чтобы не повторилась та же история, мне было категорически запрещено говорить в новой школе, что мой дед – священник.

Сейчас я занимаюсь историей, пишу статьи о Православии в Карелии. В истории епархии во время и после революции и в годы хрущевских репрессий были, к сожалению, такие случаи, когда духовенство отказывалось от веры и снимало с себя сан. В отличие от них, мой дед в 1932 году стал диаконом. Рукополагал его знаменитый одесский священномученик – архиепископ Анатолий (Грисюк), в 1938 году расстрелянный уже в сане митрополита. А моего деда, прошедшего Данлаг (на Дальнем Востоке), выпустили перед самой войной. Он был так обезображен голодными отеками, лицо было как подушка, что домашние его не сразу и узнали. Бабушка об этом не могла рассказывать без слез. При румынах, оккупировавших Одессу, деду (тогда диакону храма Рождества Пресвятой Богородицы на Слободке) предлагали стать священником, но он отказывался. А когда Одессу освободили, дед был рукоположен во священника и служил в Одессе, а затем – в селе Ильинка. Вернулся дед из лагерей очень-очень больным, с туберкулезом, но тогда священников не хватало. Моя тетя Мария (Горянова) была монахиней одесского монастыря Архангела Михаила. Дядя Павел – семинарист Киевской духовной семинарии, которая была открыта сразу после войны. Конечно, в хрущевские годы все это было ликвидировано. После переезда родители боялись повторения моих школьных мучений, поэтому разговоров на эту тему избегали. Всем домашним воспитанием занималась мама, Мария Федоровна, и делала это с любовью и строгостью. Без строгости было никак нельзя.

После окончания школы в г. Смела Черкасской области я год работал на электромеханическом ремонтном заводе слесарем. С благодарностью вспоминаю этот опыт своей жизни, а именно – великолепный рабочий коллектив. Как в советских хороших фильмах показывают. Тогда трудовые коллективы действительно воспитывали. Ведь после воспитания в семье ни за что особо не отвечаешь, а там – бригада, вот твой участок работы, и в восемь утра ты уже должен быть на рабочем месте. Коллектив воспитал во мне чувство коллективизма, профессионального долга, ответственности за порученную работу. Все мои лучшие качества, которые мне помогали в жизни, привил мне всего лишь год работы в рабочем коллективе.


Получается, семья не привила Вам религиозность?

К вере я пришел позже, во время учебы в институте. Поступил в Винницкий медицинский институт на лечебный факультет. В восемнадцать лет у всех начинается мировоззренческий поиск, все интересно... А нам преподавали научный атеизм – это была обязательная программа с блоком идеологических предметов. Благодаря научному атеизму у меня проснулся интерес к религии. Но в отличие от сверстников, мне помогло то, что от моего деда, уже покойного тогда священника, и от моего дяди, покойного семинариста, осталась духовная библиотека. Бабушка – очевидица Гражданской войны на Юге – еще была жива и хотела, чтобы я стал священником. У меня была возможность в книгах искать ответы на свои вопросы. И я их находил.

Божий Промысл осуществился еще и в другом. В мединституте не хватало мест в общежитии и студентам первых двух курсов предоставляли общежитие только в случае бедности семьи студента. Так что я, сын врача, должен был снимать квартиру, но, благодаря этому мог спокойно хранить и читать религиозную литературу. Мысленно я полемизировал с преподавателями научного атеизма. Так зерно веры, заложенное еще моей бабушкой, стало постепенно прорастать. Когда у меня проснулся интерес к вере, промыслительно появились и первые верующие друзья, которые меня знакомили со священниками и монахами. Тетя, тогда инокиня Маргарита, познакомила меня с игуменом Пафнутием (Россоха), он какое-то время служил в одесском Успенском монастыре, и мы прочли Евангелие на церковнославянском языке. Это было время летних каникул. Возрастание шло очень постепенно, шаг за шагом. Мечтал о Библии, которая была великим дефицитом – и Библия у меня появилась.

На третьем курсе мне предложили студенческое общежитие, но я смог прожить там недели две или три. Нравы там были буйные. Я любил читать, заниматься учебой, а ребята – крепко выпить и допоздна гулять. Шумели, и моя учеба пошла неважно. К тому же, с первого курса я уже занимался научной работой. Ко времени окончания института в 1974 году моя кандидатская диссертация была готова примерно на восемьдесят процентов. Были у меня и публикации в центральной медицинской научной печати. Но в обстановке общежития коэффициент полезного действия моей интеллектуальной работы, научной и духовной, совершенно упал. Да еще стали обкрадывать. Ребята приворовывали и пропивали деньги, которые я хранил в тумбочке, и я решил уйти из общежития. Но квартиру уже найти было трудно. Все же нашел – через знакомого винницкого священника. Он порекомендовал меня двум почтенным инокиням знаменитого Браиловского монастыря. После закрытия обители старый священник (тоже сидел) этого монастыря купил себе домик на окраине Винницы. Инокини Любовь и Минодора присматривали за батюшкой до смерти, а по его кончине комната освободилась, и они взяли меня к себе. И научили меня строго соблюдать посты. Они же меня приучили к утренним и вечерним молитвам: правило – аккуратно, четко каждый день, утро, вечер – неукоснительно. Так что все в моей жизни шло постепенно. Никакого внезапного откровения, возвышенных озарений и потрясений у меня не было, только был хороший духовник протоиерей Петр Попов, настоятель церкви апостола и евангелиста Иоанна Богослова в Виннице. Кроме того, инокини брали меня с собой на говение во время постов в Почаевскую Лавру, где у меня тоже появился духовник – игумен. Как зерно прорастает, так, что трудно даже уловить момент, когда оно появляется из земли – так шел и мой духовный рост.


Владыка, кто-то в те годы повлиял на Ваше мировоззрение и характер?

У меня были хорошие научные руководители. Особенно хочу отметить Николая Никифоровича Самойлова, выпускника Ленинградской военно-медицинской академии. Очень редкая личность. Представьте себе – выпускник военно-медицинской академии, подполковник – и при этом беспартийный! Доктор наук, профессор, любил рассказывать о своей службе на Тихоокеанском флоте на крейсере «Братья Кагановичи». Он не был кухонным диссидентом. Но именно он, беспартийный подполковник, больше всех мне привил понятие русского патриотизма. Тоже вижу в этом Промысл Божий.

Характер у него был тяжеловатый и очень требовательный. Никакая научная статья раньше, чем с четвертого варианта, у нас, его учеников, не проходила. Что бы он ни делал – во всем была тщательность, скрупулезность, научность, объективность, честность. Эти качества он всем своим ученикам прививал, что тоже способствовало формированию моего характера. Мы, его ученики, порой роптали, возмущались своим научным руководителем, хотелось поскорей защититься. Но ведь с возрастом вспоминаешь, любишь и ценишь самых строгих своих учителей. И характер наш, как алмаз, именно они огранили. Конечно, что-то теряется в процессе такой «огранки», но то, что остается, –бриллиант, – по своей ценности намного дороже исходного сырого алмаза.


У Вас никогда не было желания жениться, создать свою семью?

Нет. По-видимому, я однолюб. Моя первая любовь – это медицина, наука. Когда был юношей, все мои силы уходили исключительно на научную работу. С утра до вечера, до двух-трех часов ночи я закрывался в лаборатории и проводил опыты, эксперименты. Даже в наше время, спросите, мало кто из студентов сможет к окончанию института сделать на восемьдесят процентов свою кандидатскую. Обычно после окончания института студенты остаются в аспирантуре и только тогда начинают научную работу. А я, зная, что мне аспирантура «не светит», свою диссертацию, всю экспериментальную и значительную часть описания сделал, будучи еще студентом. Кроме того, нас подстегивал очень жесткий, требовательный научный руководитель Н. Н. Самойлов.

Так как я не был ни комсомольским, ни профсоюзным активистом, меня в аспирантуре не оставили. После окончания мединститута в 1974 году я стал работать практическим врачом и дописывал диссертацию. Трудился везде, где появлялась возможность, на полторы-две ставки, главным образом, – на скорой помощи. Потом мой научный руководитель перешел на работу в Брянск, и пригласил меня к себе в институт ассистентом. Там я доработал до старшего преподавателя и в Смоленском мединституте в 1981 году защитил кандидатскую диссертацию. К тому времени моя вера настолько возросла, что мне стало уже трудно ее скрывать. Тем более, в таком тесном коллективе, как кафедра. Это не то, что ребята-студенты, которые любят погулять и выпить: я их интересовал только как поставщик денег, а в душу они мне не лезли. А на кафедре – тесный коллектив, особенно женщины быстро все пронюхивали, спрашивали, что это у меня за цепочка на шее. Скрывать было очень тяжело. А вера не только выросла, но и настолько окрепла, что я решил пойти учиться в духовную семинарию.


То есть на волне профессионального успеха Вы задумались о священстве, о таком «непопулярном» и опасном пути в то советское время. Что-то Вас заставило или вдохновило?

Это призвание. Да, тридцать лет, старший преподаватель института, без пяти минут доцент и кандидат медицинских наук. Я любил медицину, и никакая жизненная трагедия меня не заставила задуматься о семинарии. Просто проросшее зерно веры, ставшее доминантой, определило мою жизнь. Но я отлично понимал, что в те годы вместо семинарии можно было попасть совсем в другое место. В 1970-80-е годы в стране шли процессы над инакомыслящими, диссидентами, и в разгаре была «карательная психиатрия». Вы, наверно, такого слова не слышали. Тогда от религиозных убеждений «лечили» с помощью инъекций аминазина.

К счастью, у меня возникла уже очень широкая дружба со многими семинаристами, монашествующими, священниками. Друзья дали понять, что с корабля на бал, то есть в семинарию – сразу поступить не получится. Надо поменять место работы и жительства. Из Брянска я переехал на Украину, потом в Белоруссию, менял места работы. Необходимо было так поступать, чтобы иметь стаж на какой-нибудь «низкой» работе – тогда органы госбезопасности не будут проявлять ко мне особый интерес.

Оказавшись на Украине, я хотел уже поступать в семинарию. Но тогдашний киевский митрополит Филарет (Денисенко) всех таких, как я, сдавал в КГБ. Это теперь он – великий борец с кровавой «гэбней», «патриот» Украины, националист, а тогда – это был такой просоветский и коммунистический деятель, что подобных еще поискать… Знакомые священники меня предупредили, что я еще не успею выйти из его кабинета, как уже ко мне подойдут два человека в штатском и предложат пройти… Это теперь все они там поперекрашивались. Вчерашние борцы с украинским буржуазным национализмом сегодня стали борцами с «русским имперским шовинизмом».

Мне подсказали, что таким церковным «тяжеловесом», который смог бы пролоббировать мое поступление в семинарию, может быть Минский митрополит Филарет (Вахромеев). Кстати, он – дворянин. В Белоруссии меня ему представили, и мы договорились: он меня на какое-то время оформит сторожем в Жировицкий монастырь. Тогда у митрополита будет достаточно оснований дать мне, уже как простому сторожу его монастыря, рекомендацию для поступления в семинарию. Без рекомендации документы не принимали.

Но буквально через два дня он мне говорит: «Олег, тебе надо уйти. После многолетних перипетий у меня, наконец, появилась возможность прописать в монастырь пять монахинь, а ты мне перейдешь дорогу. Сразу будет к монастырю пристальное внимание КГБ, и монахинь не удастся прописать, и сам засветишься. Куда-нибудь исчезни». К счастью, в монастыре был очень хороший эконом, архимандрит Евфимий. Отсидел в лагерях много лет за веру. Он предложил мне устроиться в контору, где никто меня не найдет. Будешь, говорит, сколачивать ящики на железной дороге. Устроил меня туда к своему знакомому бригадиру на Слонимском участке. Несколько месяцев сколачивал ящики, покуда бригадир не вызвал меня к себе в вагончик. На столе стоит трехлитровая банка самогона, буханка черного хлеба, кулек с тюлькой… Ну, я сразу понял, разговор будет по душам. А было как раз время Великого поста, и я был страшно голоден. Но у меня было, видимо, такое сильнейшее внутреннее напряжение, что мы с ним пили самогон стакан за стаканом, а я совершенно не пьянел, абсолютно. Хотя, сами понимаете, почти на пустой желудок… После второго или третьего стакана бригадир спрашивает: «Олег, признайся, ты же будешь поступать в духовную академию?» Понял я, что надо уходить с этого места.

На следующий день я все рассказал старцу – архимандриту Евфимию. Он попросил меня пока посидеть тихо, а сам нашел мне другое место работы – обрубщиком сучьев на лесоповале. Я даже не знал, что есть такая профессия… Несколько месяцев проработал я сучкорубом. Но потом и там ко мне тоже стали проявлять ненужный интерес. Женщины думали, что скрываюсь от алиментов, а мужчины решили, что у меня что-то с психикой.

По-видимому, где-то я засветился. Перед самыми вступительными экзаменами в семинарию меня вдруг вызывают в военкомат на медкомиссию. Что делать? В Жировицах есть Жировицкий чудотворный образ Божией Матери. Я помолился перед ним усердно. Иду в военкомат, все время мысленно пою «Взбранной Воеводе Победительная…» Прихожу на комиссию. А там куда денешься? Паспорт есть, военный билет есть, а там все написано: кандидат медицинских наук, старший преподаватель института, воинское звание – капитан медицинской службы запаса. Говорят, пришла разнарядка: тебе на сборы. На три месяца. Как раз во время вступительных экзаменов... Просить их о чем-то бессмысленно – даже, наоборот, хуже будет. Они спрашивают, а где сейчас работаешь? Сейчас, – отвечаю, – сучкорубом там-то. А почему? – Да вот, говорю, переутомление, нужен свежий воздух в лесу. Не знаю, поверили ли они, но думаю, это Божия Матерь и Господь их так ко мне расположили, что они на меня махнули рукой и написали отсрочку. Наконец, за две-три недели до вступительных экзаменов минский митрополит Филарет решился взять меня к себе сторожем в монастырь, чтобы дать рекомендацию. Но с условием, что я буду сторожем ночным, чтобы меня никто не видел.

Поехал я сдавать вступительные документы в Московскую духовную семинарию. Но там знакомая братия из Троице-Сергиевой лавры тоже предупредили: как сдашь документы, обратно не возвращайся, куда-нибудь денься. И я уехал в Крым. На третий день после сдачи документов к людям, у которых я жил в Слониме, уже пришли с обыском. Искали меня, мои вещи...

 

А как родители отнеслись к Вашему поступлению в семинарию?

Родители ничего не знали. Все это проходило в тайне от моих родителей – в целях конспирации. И как только я подал документы в семинарию, с обыском пришли не только к тем людям, где я жил в Белоруссии, но и к моим родителям, жившим в то время в Смеле Черкасской области. Сразу же!

Приехал поступать в семинарию. Очень хорошее впечатление на меня произвело собеседование с ректором, ныне покойным – тогда еще епископом Александром (Тимофеевым). Он показал на картину, которая висела в его кабинете – «Жертвоприношение Авраамом Исаака», и сказал: «Прежде всего, если хочешь служить Церкви, надо уметь жертвовать собой для блага Церкви – и вот пример». В семинарии поступали довольно гуманно. Объявляли о зачислениях после обеда в трапезной, чтобы не поступившие абитуриенты не уезжали голодными и расстроенными. Зачитывают списки: «в первый класс зачислены…» А меня там нет. Думаю, что делать? Все дороги назад сожжены. Врачом? С такими записями в моей трудовой книжке – сборщик тары на железной дороге, сучкоруб – не возьмут. Дальше читают: «по результатам экзаменов зачислены во второй класс…» – и там я… Конечно, радости моей не было предела.

Годы учебы в Лавре у преподобного Сергия Радонежского, в семинарии и академии были самыми счастливыми годами моей жизни. Учился с удовольствием и все годы учебы в Духовной Академии был Патриаршим стипендиатом. Постоянное общение со старцами, период сознательного духовного возрастания и опыта, набирания сил, принятие монашества… Это был совершенно свободный мой выбор, никто на меня не давил. Затем я стал профессорским стипендиатом, преподавателем. А поскольку я любил заниматься научной работой, то дальнейшую свою жизнь представлял в качестве профессора Московской духовной академии. Но все вышло по-другому. Открыли Минскую семинарию в Жировицах, где я перед поступлением молился перед иконой Божией Матери. Учебный комитет и владыка ректор, тогда уже архиепископ Александр, направили меня в Белоруссии возрождать духовную семинарию.


Владыка, а сегодня почему-то многих людей больше «устраивают» бедные семинарии, полуразрушенные обители... Люди неверующие часто считают, что благополучие и богатое убранство наших храмов, как и машины священников – непозволительная роскошь, и это тоже становится лишним поводом осуждать священство, не ходить в храм, не обращаться к Богу… Как бороться с таким мнением?

Известно, что москвичи – самые богатые, самые зажиточные люди в нашей стране, так? Ясное дело, что Москва в материальном, политическом, экономическом плане – это государство в государстве. Известно также, что 70-80 процентов всего российского капитала находится в границах Садового кольца. А священники живут в среднем примерно так же, как и окружающие их люди. Естественно, петербургские и московские священники живут лучше провинциальных. Но стоит сесть на электричку и отъехать немного от Москвы в сторону Александрова, где я недавно был, или на стык Ленинградской, Владимирской, Смоленской, Новгородской, любой области – там оклады совершенно другие. В глубинке зарплаты у людей по пятнадцать, десять тысяч и даже эти зарплаты не всегда своевременно выплачивают. С чего там священнику жировать и роскошествовать?

Батюшка живет так, как живет его паства. Поэтому судить, глядя на московских священников, которые составляют в процентном отношении какой-то мизер в числе духовенства всей страны – неправильно. Предложите людям, которые так думают, поехать хоть в сторону Рязани. Они увидят такую нищету, такие бедные храмы, которые выживают от Пасхи до Пасхи, от Рождества к Рождеству. Где народ бедствует, там и священники бедствуют. Духовенство государство ничего не платит, а люди жертвуют из своих микроскопических зарплат и пенсий.


Владыка Константин, должен ли верующий человек отстаивать активную гражданскую позицию, защищая семейные, нравственные и религиозные ценности? Или наш удел – только молиться и никуда не вмешиваться? Если речь идет, например, о запрете абортов на законодательном уровне. 

Надо совмещать и то, и другое. Прежде всего, нужен перелом в общественном сознании. Мы должны проявлять очень большую поступательность – такую, какую определил Патриарх Кирилл: для начала аборты не должны финансироваться государством. Во-первых, это убийство, а во-вторых, люди в государстве разные, и мы с вами платим налоги, которые идут, вопреки нашему желанию, на убийство детей. Ничего хорошего тут нет. На днях смотрел новостной обзор: двое девятиклассников в Пскове, мальчик с девочкой, обстреляли полицейскую машину из охотничьего ружья, а потом застрелились сами... Показали статистику. Оказывается, если раньше Россия занимала первое место в мире по числу старческих суицидов (старики чувствовали себя никому не нужными и не хотели быть обузой для своих детей), то теперь наша страна вышла на первое место в Европе по числу детских суицидов. Это значит, что с мозгами у современных людей не все в порядке. С таким явлением надо бороться.

Так же и аборты. Убийство не может быть нормой. Если человек одобряет аборт, то у него тоже не все в порядке с головой, с сознанием, а уже о совести и говорить не приходится. Тогда становится понятно, почему наша страна уже первая в мире по самоубийствам среди пожилых людей и первая в Европе по самоубийствам среди подростков. Наше государство сегодня финансирует внутриутробное убийство детей. Нужен перелом общественного сознания. Но все должно быть постепенно. Мы отлично понимаем, что сразу, с налета, шашкой помахавши, ничего не добьешься. Нужно менять общественное мнение и сознание. А это должна не только Церковь делать, как институт, но и все остальные вместе взятые. И первое, что необходимо сделать – это прекратить финансирование из государственного бюджета этих убийств.


Как Вы считаете, может ли Церковь более активно противостоять духовной пустоте и пошлости в современных СМИ и искусстве, которые потакают нравственному упадку в обществе? Государство к этому как-то явно толерантно относится...

Церковь должна это делать. Но против нас сейчас очень сильно настроились некоторые представители культуры, не высокой культуры, а так… культурки. На днях Святейший Патриарх очень хорошо сказал: где вы видите наступление православных активистов на культуру? Покажите мне хоть один спектакль, где автором является православный человек, играют сознательно православные актеры, и в нем глумятся и потешаются над атеистами? И наоборот: спектаклей, выставок, перфомансов, как их называют, где вовсю потешаются над Церковью и православными – тьма. Особенно почему-то в Новосибирске. Знаете сказку про белочку и ежика? Это к вопросу воспитания детей. В театре юного зрителя показывают. Сюжет такой. Подружились белочка и ежик. Ежик был православный, а белочка неверующая. И православный ежик вовсю старался, просвещал белочку, так что она, в конце концов, согласилась креститься. Он ее повел на берег реки, а белочка не умела плавать и во время крещения утонула. Все лесные звери хором воспели: «Она умерла крещеной! Какая радость! Она умерла безгрешной!» Как это называть, кроме как словом «гадость»? Это ведь глумление над чувствами верующих людей. Что-нибудь подобное сумели бы сделать православные? А деятели современной культурки маленьким детишкам эту «сказку» показывают. Конечно, отсюда мораль: дети, обходите стороной православных ежиков…


Владыка Константин, уже полтора года Вы являетесь главой Карельской митрополии. Какие проблемы пришлось решать в первую очередь? 

Проблемы есть, и они еще не решены. Это какое-то безразличие и апатия к вере. Даже на южном Урале, в Курганской епархии, где я служил до этого, народ более отзывчивый, агрессивного отношения к Церкви не было. Может, причина в северном менталитете, характере. А может, дело в другом. Известно, что перед войной на всю Карелию не сохранилось ни одного действующего храма, почти все священники были расстреляны или репрессированы. Я сейчас работаю над докладом для епархиальных Рождественских чтений: «1917-2017 гг.: уроки истории для Карелии» и нашел такой материал. Приведу выдержку из доклада наркома внутренних дел КАССР С.Т. Матузенко на XIV областной партконференции в 1938 году: «Сегодня на территории Карелии остался один поп, да и то только потому, что болен подагрой и не может ходить. Со всеми остальными попами дело покончено (смех в зале)».

Эта зона – Соловки, Гулаг, Беломорканал. Показательная атеистическая республика; в Москву обращались с просьбами – разрешить расстрелять в два раза больше. В других местах хоть искры православной веры остались, а в Карелии – ничего от церковной жизни не осталось. Очень тяжелое наследие… Мой предшественник – покойный владыка Мануил – очень много потрудился здесь, фактически воссоздал эту епархию. Когда меня перевели в Карелию, я почувствовал колоссальную разницу.

Даже если сравнить два соседних города – Санкт-Петербург и Петрозаводск – небо и земля. В Петербурге я двенадцать лет служил ректором духовной академии. Удалось создать межвузовскую ассоциацию духовно-нравственного воспитания «Покров», куда вошло около сорока ведущих гражданских и военных вузов Санкт-Петербурга, а затем и других городов. Подобного в нашей Церкви еще нет. Причем, Советом ректоров вузов Санкт-Петербурга я был избран президентом этой ассоциации – не Патриарх назначил, а сам ректорский корпус избрал. В Петербурге мы с ректорами организовали не имеющее аналогов студенческое благочиние, включающее двадцать университетских приходов. И еще трехгодичный Народный православный университет для широких слоев населения. Все это – впервые в России, ничего подобного даже в Москве нет. С благодарностью вспоминаю председателя Совета ректоров вузов Санкт-Петербурга В.Г. Романова – удивительный человек. Реализация идей от замысла до воплощения в Петербурге проходила намного быстрее, потому что там я пользовался очень большой поддержкой совета ректоров. Они во мне ценили человека ученого, сразу приняли за своего. Мы с ними мгновенно находили общий язык, у нас сразу возникла, если говорить высоким литературным стилем, «любовь с первого взгляда». Я органично вошел в состав совета ректоров, никто нас не сводил – все делалось радостно, на одном дыхании. Может, потому и возникли такие феноменальные явления, как ассоциация «Покров», студенческое благочиние и Народный православный университет. А Карелия – тяжела на подъем в этом плане.

 

Вы можете привести конкретный пример? 

Да, например, в Курганской епархии модуль Основы православной культуры выбирали примерно 25% учащихся, а в Карелии – 10-12%.

 

 

Как с этим равнодушием бороться? Оно ведь везде проявляется в той или иной степени…

Труд, труд и еще раз труд. Полная самоотверженность. Капля камень точит. Всем нужно осознать, что это сознательное делание не только во славу Божию, но и для блага Отечества, особенно – для подрастающего поколения.


Владыка Константин, Ваши пожелания читательницам нашего журнала.

Женщина наделена особой жизненной силой, так как является хранительницей генетического кода. Славянские женщины наделены сильным генетическим потенциалом, передают потомству не только здоровье, красоту, волевые качества, но и свет своей души. Женщина одарена интуитивным пониманием ценности Духа Святого, она естественно и по преимуществу обладает религиозным чувством, и знаменитые слова Тертуллиана – «душа по природе есть христианка» – относятся, прежде всего, к женщинам. Все десятилетия безбожия вера в Советском Союзе сохранялась в Православной Церкви – женщиной. Религиозное обновление, которое сейчас происходит в нашей стране, а также продолжение традиций, тоже во многом связано с ролью женщины как супруги и матери.

И сегодня, во времена, когда идет нескрываемая борьба против традиционных основ бытия, против семьи, против воспитания детей в нравственных правилах, именно русская женщина смиренно, каждодневно, изнутри воссоздает христианскую Россию. Именно русская женщина – есть основная опора в духовном возрождении нашего Отечества. Наши женщины сегодня – те самые активные православные христианки, которых в подавляющем большинстве можно видеть в храмах. Женщина в Церкви может сделать многое. Она может быть миссионером, создателем прихода, строителем храма, основателем приходской школы, игуменией. А может скромно мыть полы и чистить подсвечники. А какова сила ее молитвы! Бывает достаточно ей сказать от всего сердца простые, задушевные слова, обращенные к Господу, чтобы быть услышанной. На таких женщинах, слава Богу, еще стоит Русская земля и вера Православная.


 Беседовала Нина Рядчикова

Комментарии

Комментариев нет

Ваш комментарий отправляется
Сообщение отправлено
Комментарий появится после проверки модератором
© 2019 "Славянка"