Архиепископ Истринский Арсений: Возлюби Бога и ближнего своего

В памяти любого человека детство оставляет неизгладимый след, а воспоминания событий, приведших ребенка в храм, становятся канвой всей жизни. О своем жизненном пути, о судьбоносных встречах, о преданности Богу и любви к людям нам рассказывает опытный пастырь и интереснейший собеседник архиепископ Арсений Истринский, первый викарий Святейшего Патриарха Московского и всея Руси.

Владыка, Арсений, расскажите, пожалуйста, о своем детстве, родителях.

Для каждого ребенка родители — святые. Но, как бы мы их ни любили, к бабушкам и дедушкам мы относились с гораздо большей нежностью, они были нашими «главными» родителями. Так уж повелось, что в русских семьях детей воспитывали, в основном, они, а родителей мы видели только в вечернее время, когда они были уже уставшими, или в воскресные дни, суббота раньше была рабочей. Воспитание принимали от бабушек с дедушками, и уж, какие вышли — такие вышли, но Родину и Церковь любим.

Кем были Ваши родители?

Мама была почтовым работником на железной дороге и до своего замужества на почтовых вагонах развозила корреспонденцию. А после того, как вышла замуж и появился я, она перешла работать на Казанский вокзал и проработала там до пенсии. Получила знак почета за свой труд и сто тридцать два рубля пенсии, в то время как отец получал сто тридцать и никак не мог с этим смириться (смеется.) Мой отец служил в пограничных войсках в звании сержанта, а после увольнения профессионально играл в футбольной команде «Торпедо». Из-за травмы ноги ему пришлось уйти из спорта, надо сказать, что до конца дней в одном из ящиков шкафа лежали его гетры и бутсы. Во время футбольного матча он и умер. В 1993 году 23 мая греки играли с нашими, и мы им проигрывали. Отец так переживал, что ему стало плохо с сердцем. Случилось это на даче, вызвали поселковую скорую помощь, и приехавший фельдшер сказал отцу: «Я не могу ничего сделать, у вас закрывается сердечный клапан, вы скоро умрете». А отец отвечает: «А я не хочу умирать». Но через несколько минут на глазах у матери и фельдшера на восьмидесятом году жизни отец отошел в вечность.

Владыка Арсений, расскажите, как Вас воспитывала бабушка?

Ну, у бабушек талант! Они и разгон дадут, и помилуют, и накормят. По маминой линии бабушку звали Анна — это главный дирижер моей жизни. Она была строгой, поэтому особо было не побаловаться, но мы с двоюродной сестрой ее очень любили. Бабушка дала мне понятие Церкви, поста, религиозной литературы. Она была из рязанских крестьян, а когда вышла замуж, работала в Москве дворником. Дедушка тоже был из рязанских, жили в Сыромятническом переулке, у них в 1920-х годах было шесть коров. Вот объясните мне, как женщина могла управляться с двумя детьми, шестью коровами, работать и хлопотать по дому?! Это был удивительный пример женского трудолюбия! Мой отец пошел к ней в зятья. Мама и отец до женитьбы жили в одном поселке Востряково, сейчас он называется Взлетный. Отец жил ближе к речке Гнилуше, а мамина семья жила ближе к центру поселка. И отец рассказывал, что как-то увидел маму на платформе, приударил за ней, и вышла у них любовь.

Остались ли у Вас какие-то детские воспоминания от посещения храма?

Конечно, мне вам это не передать! Во-первых, это было очень интересно. Меня ставили у загородочки, которая отделяет солею. Помню, какая там была атмосфера. Еще мне почему-то запомнилось, что старшее поколение часто говорило об антихристе и ждало, что он не сегодня-завтра придет. Ну, а что я, трехлетний, мог понять? В храме, куда мы ходили, был такой чтец Евгений Иванович, у него был огромный рот, большое квадратное лицо и брови, как у Брежнева. И вот однажды он вышел читать Апостол, и надо мной раздался такой рык, что я подумал: «Наверное, это и есть антихрист». Я его очень боялся. А дома после службы повязывал мамин фартук — это была моя фелонь, брал из комода какую-нибудь самую затрепанную книгу и ходил с ней вокруг стола, произнося: «Вонмем» или «Премудрость», а каждение я совершал детским телефоном. Когда я учился в седьмом или восьмом классе, самостоятельно выучил церковно-славянский язык — настолько мне захотелось его понимать. У бабушки было Евангелие с русским и славянским текстами, по нему я и занимался. Но начал с акафиста святителю Николаю, читал церковно-славянские слова и додумывался, что они обозначают. И помню, однажды летом я был один дома и громко в голос начал читать акафист святителю Николаю, мне так захотелось.

С благодарностью вспоминаю учителей, которые добивались, чтобы их ученики хорошо понимали предмет. У меня туговато шел русский язык, так завуч школы Ольга Гавриловна приходила за час до уроков и «подтаскивала» нас по русскому языку. Какого учителя сейчас заставишь заниматься с детьми за «спасибо»?

Помню учительницу по литературе, мы звали ее «ЗИС» — Зоя Ивановна Смирнова, мы ее страшно не любили, считали ее злой, но принципиальной. И вот однажды она нам подала идею поставить спектакль по рассказу Тургенева «Бежин луг». Мы сдвинули столы, закрыли материей земляного цвета, в центре поставили лампочку, накрыв ее красной материей — это был костер, достали старые шаровары, лапти, разлеглись на этих столах и начали играть композицию «Бежина луга» о конце света. Это произведение я неоднократно вспоминал в своих проповедях в связи с начавшимися разговорами о конце света и прочих вещах подобного характера. Надо быть реалистами и помнить, что когда это будет, не знают даже Ангелы Божии. И вот в этом спектакле мы показывали комичность того, как люди в рассказе Тургенева ждали прихода антихриста.

Владыка, по Вашим рассказам чувствуется, что Вы не сторонник огульного осуждения советской власти?

Нет, не сторонник. Плохая сторона проявлялась в том, что если ты свою религиозность всем показывал, к тебе начинали приставать — это точно. Но если знали о том, что ты верующий, но подспудно, то тебя не трогали. В 1970 году в Великую Субботу учительница по химии Анастасия Дмитриевна Извольская, Царствие ей Небесное, говорит: «Тому, кто сегодня пойдет святить куличи, по химии за год поставлю двойку!» Сказала и смотрит на меня. Я это рассказал своей крестной. А она и говорит: «Да как же это? Она же дочка священника, записки мне на поминовение приносит». Но вот чем я был поражен: за год или два до кончины Извольская с другого конца деревни пришла в наш дом и говорит: «Я бы хотела найти Юру и извиниться перед ним». Представляете, учитель, которому девяносто с чем-то лет, уже чувствуя приближение своей кончины, по-видимому, вспомнила этот случай, изнемогая прошла через большую часть поселка и, не застав меня, передала извинения через мою сестру. Я был потрясен.

Владыка Арсений, как Вы выбрали свой жизненный путь?

Мне даже трудно объяснить, как это произошло. Это случилось в 1970 году в пасхальную ночь. Учитывая, что в то время административное давление было достаточно велико, особенно в Великую Субботу и пасхальную ночь, дружинники старались не допускать молодежь в церковь. И чтоб туда попасть, мы с бабушкой пошли в храм в четыре часа вечера, но не в Бирюлево, куда мы ездили по обыкновению, а в Ермолино, недалеко от города Видное, там есть церковь в честь святителя Николая. И вот мы приехали туда в шесть часов вечера и до пяти часов утра из церкви уже не выходили — боялись, что обратно в храм не пустят. На крестный ход я не пошел, чтобы не рисковать, и остался в церкви. А на этом приходе был такой обычай: они на крестном ходу помимо свечей зажигали еще бенгальские огни и пускали ракеты. И из окон было видно, как среди темной ночи загорается то синяя ракета, то зеленая, то красная, горят свечи, бенгальские огни, поют «Воскресение Твое, Христе Спасе». Было так красиво! Даже когда меня нарекали во епископа, я рассказал на исповеди о случае, который произошел со мной в ту ночь. Я сам не мог понять, что со мной случилось. Тогда на службе во время каждения я увидел, как из алтаря вылетел огненный шар и завис над открытыми Царскими Вратами, потом пошел вправо, как раз в мою сторону, дошел по амвону до угла и начал движение ко мне, подступил вплотную и вошел в меня. И внутри началось такое горение! Я не мог понять, что со мной происходит. После этого случая я не пропустил ни одной субботней всенощной и ни одной воскресной Литургии, и вот тогда началось мое открытое исповедание веры, меня невероятно тянуло на службу. Я прятал одежду для храма в малине, чтобы не увидел отец. Иной раз попадешься ему на глаза, и приходилось что-нибудь придумывать для отговорки, летом можно было сказать, что ушел гулять во двор, а зимой приходилось ждать, когда отец выйдет во двор покурить, и в этот момент я мигом одевался и убегал. Тогда мне было 15 лет. В 1971 году из-за этого мы с отцом серьезно «пошумели», но он успокоился. Потом им с мамой дали квартиру и они уехали в Люберцы, а мы остались жить с бабушкой. А вскоре меня забрали в армию, в Кантемировскую дивизию под Нарофоминском.

Владыка, расскажите, кто для Вас является духовным авторитетом и любимым святым?

Преподобный батюшка Серафим. У нас в поселке жила Вера Харламова, сухонькая такая старушка. У нее была еще дореволюционная книга с житием преподобного Серафима Саровского, и она дала нам с бабушкой ее почитать на две недели. Я тогда влюбился в это житие. А среди современников духовными авторитетами для меня были покойный протоиерей Василий Моисеев — настоятель Бирюлевского храма, и отец Алексий Майков. Среди мирян была Анна Ивановна Прибылова, Царствие ей Небесное, и Иван Васильевич Сосунов. Эти люди меня поражали своей религиозностью, начитанностью и пониманием. Анна Ивановна никогда не была замужем и производила на меня сильное впечатление тем, что не терпела, если в ее присутствии начинали о каком-то человеке говорить плохо. Она могла говорить на различные темы, но если начиналось осуждение, она просто вставала и уходила. Она не получала пенсию, ей помогал брат, держала козочек, а летом продавала ягоды.

А когда меня посвящали во епископы, я спросил у митрополита Алексия, с кого мне брать пример, и он назвал имя владыки Арсения Стогницкого.

Владыка Арсений, расскажите, пожалуйста, о своей первой встрече со Святейшим Патриархом Алексием II.

Это был 1978 год, Лазарева суббота, в Московских духовных школах искали студентика, которого можно было послать в Таллинн к митрополиту Алексию (будущему Патриарху) на иподиаконство. Ну, кого искали, того не нашли, а я на дороге попался, меня и схватили. Чтобы меня забрать, получили благословение у инспектора семинарии архимандрита Александра (Тимофеева). А я уже был отпущен на каникулы и сказал, что завтра уезжаю на свой приход и больше ничего не знаю. Но приехавшие за мной были настойчивы, никуда не деться. Ну, думаю: «Попал!» А старший иподиакон митрополита Алексия говорит: «Да мы тебя только на две службы берем. Вот отслужишь и поедешь обратно». Ну, я и согласился. Правда, я никогда не иподиаконствовал и ничего не знал.

Хорошо, что в библиотеке нашел машинопись монографии иподиаконских обязанностей. Я эту книгу изучил, переписал все, что мне нужно было знать. Настал назначенный день, мы встретились со старшим иподиаконом, доехали до Ленинградского вокзала, стоим на перроне, ждем. К нам подходят две женщины, по обличию церковные. Теперь эти две женщины — игумения Филарета и монахиня Питирима, матушки Пюхтицкого монастыря, тогда они несли послушание у митрополита Алексия в Московской резиденции. И вот таким составом сидим, ждем. А я то: куртка блестящая, ботинки лакированные, шляпа — вырядился. Через некоторое время подъезжает машина «Волга», оттуда выходит владыка в скуфье, в рясе с посохом, по боковой лесенке поднимается на платформу, матушки пошли брать благословение, а я не знаю, как себя и вести, одно дело — батюшка, а тут — митрополит. Он увидел мое замешательство, а тут еще ветер подул, и моя шляпа полетела, тут я совсем растерялся: не то к владыке бежать, не то за шляпой. И он мне говорит: «Лови, лови, лови!» Ну, я поймал шляпу и потом взял у владыки благословение. Сели в поезд и поехали. Митрополит Алексий ехал в одном купе, а мы все в другом. Потом матушки к нему ушли, старший иподиакон тоже, а владыка Алексий говорит: «Ну, мальчика-то позовите!» Ой! Я присел, но поза моя была настолько скованной, что он мне сказал: «Сядьте нормально, молодой человек». Какое там «нормально»?! У меня от страха ничего не двигается, не работает, шелохнуться не могу. Митрополит Алексий тогда приехал с какой-то международной конференции и начал показывать фотографии, но у меня было такое перенапряжение, что я их и не видел. После этого он стал меня о чем-то расспрашивать, и я, как мог, ему отвечал. Потом меня отпустили из купе — «Иди, посиди. Чай будем пить — придешь». И когда принесли чай, мы немного покушали и уже разговорились. Утром приехали в Таллинн, собрали необходимые облачения, отвезли их в кафедральный собор благоверного Александра Невского, потом немного прогулялись по городу перед службой, пообедали, отслужили службу. На утро отслужили Литургию, я, слава Богу, нигде не сбился, никого не расстроил. И вот, за обедом митрополит говорит: «Я вот в Пюхтицкий монастырь поеду. Буду постригать матушек, которые с нами ехали. Ты никогда там не был?» — «Нет», — говорю. И митрополит предложил поехать с ним в Пюхтицы, потом вернуться в Таллинн, послужить службу чтением двенадцати Евангелий, а потом уж ехать обратно. Я согласился. В четверг отслужили вечернее богослужение, а владыка опять мне говорит: «Ну, чего уж ты сегодня поедешь? Давай уж завтра Плащаницу вынесем, потом и поедешь». Ну, так я и остался до Христова Воскресения. После этого митрополит Алексий предложил мне иподиаконствовать у него во время его приездов в Москву. Но я сказал, что мне необходимо разрешение инспектора.

Первая служба в Москве, на которой я иподиаконствовал у митрополита Алексия, была 1 мая на гробнице Святейшего Патриарха Тихона, после нее я стал иподиаконствовать часто. На Успение владыка митрополит взял меня в Пюхтицы, потом взял с собой на отдых на юг. Мы путешествовали на корабле, и он вспоминал, где еще священником бывал с родителями. Для меня это была знаменательная поездка. А 21 апреля 1978-го года меня назначили постоянным иподиаконом митрополита Алексия.

А как Вы стали епископом?

Митрополит Алексий ничего не говорил о своих планах в отношении меня. Мы приехали из Ленинграда в Москву, владыка был занят на Синоде, а я бегал в Совет по делам религий, получал визы, паспорта, потому что наша делегация должна была ехать в Сиэтл. После того, как получилось оформить документы в срок, я зашел в кинотеатр, где показывали религиозный фильм «За други своя». Там было много московского духовенства. В этом фильме я впервые услышал телеграмму святителя Луки (Войно-Ясенецкого), адресованную Сталину. Меня тогда потрясла эта телеграмма. После этого фильма мы с отцом Александром Дасаевым дошли до станции метро «Смоленская», проговорив всю дорогу, и после того, как мы расстались, я из автомата позвонил владыке с докладом о том, что все выполнено. А он мне в трубку: «Поздравляю тебя, владыка Ладожский!» Я опешил. А владыка повторяет: «Я тебе говорю, что ты владыка Ладожский». Я опять ничего не понимаю, он мне снова: «Я тебе говорю, что ты теперь викарным епископом будешь!» И вот тут у меня в голове что-то отключилось, владыка митрополит мне что-то говорит, а я сообразить не могу. После этого разговора я долго курсировал взад-вперед по Арбату — забыл, как домой ехать. В таком состоянии я был примерно два часа, и только потом с трудом вспомнил, что каким-то образом мне нужно попасть на Павелецкий вокзал. Домой я, конечно, приехал поздно. И бабушка на меня: «Вот носит тебя с твоим митрополитом!» В этот же вечер пришла моя крестная и говорит: «Ты архиереем-то скоро будешь или нет?» Я отвечаю: «А что, если стану?» Она говорит: «Ты не забудь мне сказать, я обязательно приеду на твою хиротонию». «Ну, хорошо, — говорю, — я тебя скоро извещу об этом». И по приезде в Америку владыка Климент Калужский, бывший там же, купил мне епископские кресты, а владыка Феодосий — отрез на облачение. Из него тогда сшили очень красивое серебристо-голубое облачение. Сам я купил себе черное, в мелкий крестик, потратил суточные, которые оставались. Это облачение я и сейчас иногда надеваю, оно мне особенно дорого.

Владыка, работая секретарем, Вы видели многих священников. Есть ли главные отличия советских священников от современных?

Для тех священников главное было — служение, о хлебе они не думали. Мы даже никогда не думали, что нам будут платить, главное было — служить, быть полезным Церкви и Христу. Но мы в свое время пришли в семинарию уже готовыми к деятельной жизни молодыми мужчинами, которые привыкли к дисциплине и порядку. После службы в армии. А сегодня в семинарию приходят прямо со школьной скамьи. И нередко это единственное чадо любящих родителей, их золотце, на которое они надышаться не могут. А в нем самолюбия столько, что не знаешь, как с ним быть. И нет привычки к дисциплине.

С чем, на Ваш взгляд, это связано?

Сейчас произошла реорганизация армии и сокращение воинских частей и теперь разрешено поступать в семинарию сразу после школы, то есть без всякого жизненного опыта. И это не всегда оправдывается. Порой молодые люди, закончившие обучение в двадцать с небольшим лет, не готовы еще служить, не готовы к семейной жизни, не принимают сан, а на должности псаломщика вознаграждение такое, что концы с концами не сведешь. Бывает, такие выпускники уходят в светскую жизнь.

В то же время, Господь не оставляет Свою Церковь. Последние десятилетия прошлого века и первые десятилетия нынешнего дали столько благочестивых мирян, которые, имея светское образование, все оставили и стали священно­служителями. Это настолько поражает! Я часто вспоминаю отца Андрея Горячева. Этот человек десять лет работал скальпелем, был хирургом. И когда стал священником, его благословили выучить сурдоперевод и заниматься с глухонемыми людьми. Отец Андрей настолько полюбил их, что отдает себя им полностью. Его просят приехать для того, чтобы просто поговорить с ним, со всех областей. И я вынужден был его ограничить в деятельности, потому что он попросту начал «таять». Кто бы мог подумать, что священниками станут известные спортсмены с мировым именем, ученые, врачи. Вот в Курской епархии священником стал депутат Верховного Совета, врач по образованию.

Возможно, духовная активность людей связана с приходской жизнью, проблемы в которой — одни из самых очевидных?

Понимаете, приходская жизнь везде строится по-разному. Все общество сразу религиозным не сделаешь. Человеку силком веру не навяжешь. Он привык выполнять обряд: окрестить, в лучшем случае, повенчаться, обязательно отпеть, свечку на канун поставить, помянуть о здравии. А большего мы от него требовать не можем.

Многие прихожане приходят в храм и после службы сразу расходятся, не знают друг друга. Часто на приходе нет никакого объединения.
Именно этот вопрос сейчас и стоит перед всем духовенством, а также перед всем активом приходов. Святейший требует, чтобы в многоштатных приходах были дежурные священники. Однако современные священнослужители очень заняты, кроме того, большинство из них — многодетные отцы, поэтому поставлен вопрос об активности мирян.

Владыка, какими качествами должны обладать современные священники?

Священник должен следить за тем, как развивается жизнь, и отвечать на ее проблематику. Конечно, законником быть легче всего: «Вот там написано — не делай», «вот там написано — не ешь». А как быть в ситуации, когда человек не может этого выполнить? Я вспоминаю такой случай. В 1970-е годы мы с отцом Александром Дасаевым пришли в дом к одной старушке, чтобы ее причастить. А старушку в эту ночь парализовало, она была одинокая и лежала в нечистотах, запах был не очень приятный. И он меня спрашивает: «Юр, что будем делать?» Я говорю: «Понимаешь, она готовилась к этому дню, и не ее вина, что с ней такое случилось. Но если ей не преподать Тело и Кровь Христовы даже в таком состоянии, завтра она уже, может, без напутствия отойдет в мир иной». И отец Александр исповедовал и причастил ее. Хотя по правилам нельзя было этого делать, пока ее не приведут в порядок, но с другой стороны, она ушла бы без напутствия, и все. Или возьмем такую ситуацию. Отец Андрей Шумилов из Пироговских клиник служит в туберкулезном диспансере. И вот он приходит ко мне и говорит: «Что мне делать, они брезгуют причащаться с одной лжицы?» И мы решили купить несколько маленьких Чаш, и теперь он причащает каждого из отдельной. Потом священник их замывает. Он каждый раз соприкасается с опасной болезнью, но с ним ничего не происходит. Просто он имеет силу веры. Мы даем им Тело и Кровь Христовы, исповедуем, беседуем, пытаемся возвратить в Церковь. И что — это преступление? Нет. Или, например, ко мне приходит человек и начинает исповедовать страшный грех. По закону, я должен отлучить его на много лет от Причастия. Да может он с собой долго-долго боролся для того, чтобы переступить порог церкви! А я ему скажу: «Знаешь, у нас так нельзя, и все». Нет! Вот когда он станет моим духовным чадом, я буду знать его жизнь, и он этот грех опять допустит, вот тогда я, может быть, закон и употреблю. И скажу ему: «Ты мое духовное чадо, ты об этом знал, но ты это совершил, вот тебе такое-то наказание». А если человек только пришел в Церковь, хочет узнать о Церкви, всего боится. Ему нельзя так сразу законом или правилом наотмашь. Нет, нельзя так подходить к человеку.

Владыка, сейчас семья, в особенности молодая, переживает жестокий кризис. В обществе развиваются тенденции к тому, чтобы семья была временным учреждением. И то, что Церковь разрешает разводы, не препятствует ли укреплению института семьи?

Во-первых, я могу сказать, что чем больше будут популяризовать артистический мир, который по семьдесят семь раз женится, тем больше это будет процветать в обществе. Во-вторых, как правило, сейчас браки заключаются не по решению взрослых людей, родителей, а по воле молодых. Тогда, когда играют роль очарование и страсть. А после того, как наступает реальность, молодые люди не выдерживают своих обстоятельств. Причина кроется еще и в том, что большинство семей состоит из мужа, жены и одного ребенка, который вырастает эгоистом. Он не приучен к терпению и снисхождению. В-третьих, молодые люди, создавая семью, ориентируются на богатство, престиж и высокую занимаемую должность. Еще немаловажную роль играют и родители. Вот молодые люди поженились, мало ли какие разногласия между ними могут быть, но тут появляется шептун — это мама: «Ах, он такой-сякой!», то же самое с другой стороны. Для меня было очень удивительно, когда один знакомый священник женился и сказал супруге: «Дорогая, наши родители очень хорошие люди, но они к нам приезжают только в гости, а мы с тобой живем одни, давай договоримся так». И у их родителей не было таких понятий, как «мой сын» и «моя дочь», а было понятие «дети». А еще один знакомый протодиакон давал такой совет: «Молодежь, жить, не имея никаких размолвок, практически невозможно, но о них никто, кроме вас, не должен знать. И если вы поссорились, поставьте на середину комнаты табуретку, разойдитесь в разные углы и выговорите в свой угол все плохое, что вы сейчас испытываете по отношению друг к другу. И когда все плохое уже будет высказано, и больше вспомнить будет нечего, начинайте вспоминать хорошее, и с каждым воспоминанием делайте шаг назад, в сторону табуретки, и кто из вас сядет на табурет первым, тому на колени сядет второй, тогда обниметесь, поцелуетесь, и все любовью покроется».

Владыка, зашел разговор о терпимости и умении уступать. Мы понимаем, что человек входит в традиции, не создавая их, а уже имея готовую культурную среду. Как нам относиться к тому, что исламская традиция сейчас так активно входит на каноническую территорию православной веры?

Не надо забывать, что мы воспитаны в Советском Союзе, где все народы были равны, все народы были друзьями и жили в мире. Я вырос в поселке, где жило много мусульман, и никогда не возникало никаких разногласий ни на национальной почве, ни на религиозной. У нас не было храма, у них не было мечети. Мулла жил напротив нашего дома, и мне было не зазорно попить у них чаю. Правда, моя семья запрещала мне прикасаться в их доме к мясному, а булки были очень вкусными. И если мулле, а они с супругой были уже пожилыми, привезут дров, то мы целой ватагой ребят их разгружали. Но проблема сейчас в том, что переселяясь сюда, мусульмане не хотят перенимать нашу культуру. Ведь меньшинство всегда принимает культуру и традиции большинства, модернизируя свои традиции. А они не хотят этого делать и живут так, как это принято у них. И ведут себя по этой причине некорректно. В этом вопросе должно быть разумение наших правящих властей.

Владыка Арсений, что бы Вы посоветовали читательницам журнала «Славянка»?

Если они читательницы православного журнала, то это уже добрый показатель. Значит, они не потеряли интерес к жизни, обладают чувством любви, снисхождения и сострадания. И второе, что я хочу сказать: как бы общество ни превозносило женщину, как бы оно ее ни величало, женщина должна помнить, что она женщина, и те качества и свойства, которыми она наделена, должны употребляться во благо семьи и общества, но не ради удовлетворения страстей. Женщина должна чувствовать, что она мать, а не скульптура, которой можно только любоваться.

Беседовал Сергей Тимченко